Илья Эренбург

Настанет день, скажи — неумолимо,
Когда, закончив ратные труды,
По улицам сраженного Берлина
Пройдут бойцов суровые ряды.
От злобы побежденных или лести
Своим значением ограждены,
Они ни шуткой, ни любимой песней
Не разрядят нависшей тишины.
Взглянув на эти улицы чужие,
На мишуру фасадов и оград,
Один припомнит омраченный Киев,
Другой — неукротимый Ленинград.
Нет, не забыть того, что было раньше.
И сердце скажет каждому: молчи!
Опустит руки строгий барабанщик,
И меди не коснутся трубачи.
Как тихо будет в их разбойном мире!
И только, прошлой кровью тяжелы,
Не перестанут каменных валькирий
Когтить кривые прусские орлы.

Нашел свою старую пародию на Хабанеру Димы Быкова некогда написанную по горячим следам в “Курилке” ЛИТО… выложу, чтоб не потерялась.

Хрюша: 20 Dec 2000 (0:13:07)

Д.Б. с искреней поросячьей лубову…

ХРЮКОНЕРА

На зимней Кубе пальмы и сигары,
Усы, чубы, порою шаровары,
На западе – Флорида, крокодилы,
А на Востоке скучно и уныло.
В Гаване в этот зимний, грустный час
Кругом мелькают сотни красных глаз,
То светят допотопные бордели.
(Своих уже не строят при Фиделе).
В такое время, бедному поэту
Так хочется пивка и сигарету,
Чтобы забыть под шелест пальм картонных,
О брачных связях мерзких, но законных.
Пойти в кабак, (по-модному – у клабу)
И заказать себе и ром и бабу.

В подобном кабаке, слегка зеленый,
Стоял в углу, с бутылкой, дух плененый.
Уже не граф, давно не Монте-Кристо,
Слегка побрит, он рому принял триста,
И вспоминал с тоской любовь за шкафом,
Когда он был неопереным птахом.
(Звучал еще в ушах ее мотив,
Что залетела сквозь презерватив)
Он не любил ее, весну и лето,
Он не любил стихи других поэтов,
Считал себя великим одиночкой,
На зиперах всегда ломал замочки,
Пер на рожон, кричал всем в мире “быдло”,
Любил на фрак намазывать повидло,
Порой любил в кругу людей культурных
Насрать на стол или пожрать из урны.

Тьма за окном сгущалась как чернила,
Он перестал припоминать как было,
Кругом мелькали негры и мулатки,
Сверкали попы, сиськи и лопатки,
А девочка за угловым столом
Сосок горячий опустила в ром,
Глазея на пьянущего поэта,
Раздвинув ноги, показала ЭТО.
Сверкнула в воздухе босая пятка.
“Я – Клавка, парень, местная мулатка”.
В дыму торчали рыжие косицы
И, пленный дух заговорил к девице.

Он начал, как обычно, с оскорбленья:
“Здесь только я пишу стихотворенья!
И только я сужу девица – не девица,
Когда привстать, с кем лечь, как наклониться,
И твой ребенок, с именем моим,
Всосав глагол, взлетит как серафим
На перекресток, уловлять поэта,
Но ты еще ответишь мне за это!
Поскольку, даже в шуме кафетерий,
Таскаю я, как крест, с собой критерий!
Я – есть гроза поддувов и каминов,
Я – грозный ебарь – словно Бальзаминов,
Я – колос, я – колосс, ячмень и брага,
Я – дерево, чернила, я – бумага,
Я – мама Родина, я – папа чей-то крестный,
Я – Горький! Я – Великий! Повсеместный!
Я сам и Диаспора и Держава!
Сам возмужаю! Сам осяду ржаво!”

Так задвигал девице пленный дух.
К несчастью, говорил по пьяне вслух.
Но головою треснулся об стену,
Когда девица объявила цену.

Он догадался, что к мулатке Клаве,
Дошел слушок о слабости к халяве,
Всех пленных духов пьяненьких поэтов,
И Клава знала! Точно знала это.
Что делать? Весь в обломе Агасфер
Спустился вниз из поднебесных сфер,
К дверям, ведущим в сумерки отеля.
В зубах сжимая ручку от портфеля,
Лицо его яснело и яснело,
Дух пленный рвался прочь из тела,
И он, решив, что он уже Гораций,
Сладчайшей из возможных компенсаций
Занялся тут же, снизойдя в нирвану…
Музон и дождь валили на Гавану…

И под дождем достигнув апогея,
Он слился с кулаком как Зевс и Гея…

:o)

Чей-то нынче поляки стали напоминать старую хохму. Правда сейчас у них больше шансов исчезнуть с карты мира, чем дойти до Костромы.

Форест, форест, форест; винтер, винтер, винтер; энималз, энималз, энималз…

Он зе миддл оф зе роуд стэйз Иван Сусанин.
Польская сволочь камз.
– Вань, Вань, вилл ю телл аз зе вей ту зе Москов-сити?
– Ай донт кнов, – сэйд Иван Сусанин енд вери широко смайлд.
– Ванья, ви шелл гив ю мени далларз, иф ю гайд ас то рашн партизанс!
– Ноу!
– Ванья, ви шелл гив ю мени рублз!
– Ноу!
– Ванья, ви шелл кам бэк ту аур хоум – зей сэйд.
– Ноу! – сэйд Иван Сусанин энд гайдз зем то а форест фар-фар-фар эвей.
– Ванья, ви шел килл ю нахуй, зей сэд.
– ПробАбли, пробАбли, – гордо ансверз Иван Сусанин.
Соу Иван Сусанин бикейм зе Хироу оф зе Совьет Юньон.

Кому Ванга наванговала, а мне кажется, что Леонард Коэн предвидел будущее лучше любой Ванги…

Give me back my broken night
My mirrored room, my secret life
It’s lonely here
There’s no one left to torture
Give me absolute control
Over every living soul
And lie beside me, baby
That’s an order

Give me crack and anal sex
Take the only tree that’s left
And stuff it up the hole
In your culture
Give me back the Berlin wall
Give me Stalin and St. Paul
I’ve seen the future, brother
It is murder

Things are going to slide, slide in all directions
Won’t be nothing (won’t be nothing)
Nothing you can measure anymore
The blizzard, the blizzard of the world
Has crossed the threshold
And it’s overturned
The order of the soul

When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant
When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant
When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant

You don’t know me from the wind
You never will, you never did
I’m the little Jew
Who wrote the Bible
I’ve seen the nations rise and fall
I’ve heard their stories, heard them all
But love’s the only engine of survival
Your servant here, he has been told
To say it clear, to say it cold
It’s over, it ain’t going
Any further (do, do, do)
And now the wheels of heaven stop
You feel the devil’s riding crop
Get ready for the future
It is murder (do, do, do)

Things are going to slide
Slide in all directions
Won’t be nothing (won’t be)
Nothing you can measure anymore
The blizzard, the blizzard of the world
Has crossed the threshold
And it’s overturned
The order of the soul

When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant
When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant
When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant

There’ll be the breaking of the ancient
Western code
Your private life will suddenly explode (ooh, ooh)
There’ll be phantoms
There’ll be fires on the road
And the white man dancing

You’ll see a woman
Hanging upside down (ooh, ooh)
Her features covered by her fallen gown (ooh, ooh)
And all the lousy little poets
Coming round
Tryin’ to sound like Charlie Manson
Yeah, the white man dancin’

Give me back the Berlin wall
Give me Stalin and St. Paul
Give me Christ or give me Hiroshima (do, do, do)
Destroy another fetus now
We don’t like children anyhow
I’ve seen the future, baby
It is murder (do, do, do)

Things are going to slide, slide in all directions
Won’t be nothing (won’t be)
Nothing you can measure anymore
The blizzard, the blizzard of the world
Has crossed the threshold
And it’s overturned
The order of the soul

When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant
When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant
When they said (they said) repent (repent), repent (repent)
I wonder what they meant
When they said (they said) repent (repent), repent (repent)

Выпил коньячку и нахлынули воспоминания шебутной молодости…

Муха-Муха-ЦеКатуха
Позолоченное брюхо –
Муха по полю пошла,
Муха денежку нашла.
Пошла Муха на базар
и купила Муха… план!
Села Муха на сучок
и забила косячок.
Сидит Муха курит план –
наша Муха наркоман!

И еще одно воспоминание связалось с новомодной оспой:

Однажды Лебедь, Рак и Щука
создать задумали квартет –
поставили Мартышку раком –
ебут-ебут, а звука нет…

Когда ночью, да и то изредка, Штирлиц позволял себе чувствовать себя
Исаевым, рассуждал так: что значит быть настоящим разведчиком? Собрать
информацию, обработать объективные данные и передать их в центр – для
политического обобщения и принятия решения? Или сделать свои, сугубо
индивидуальные выводы, наметить свою перспективу, предложить свои
выкладки? Исаев считал, что если разведке заниматься планированием
политики, тогда может оказаться, что рекомендаций будет много, а сведений
– мало. Очень плохо, считал он, когда разведка полностью подчинена
политической, заранее выверенной линии, – так было с Гитлером, когда он,
уверовав в слабость Советского Союза, не прислушался к осторожным мнениям
военных: Россия не так слаба, как кажется. Также плохо, думал Исаев, когда
разведка тщится подчинить себе политику. Идеально, когда разведчик
понимает перспективу развития событий и предоставляет политикам ряд
возможных, наиболее, с его точки зрения, целесообразных решений.
Разведчик, считал Исаев, может сомневаться в непогрешимости своих
предсказаний, он не имеет права на одно только: он не имеет права
сомневаться в их полной объективности.
Приступая сейчас к последнему обзору материала, который он смог
собрать за все эти годы, Штирлиц поэтому обязан был взвесить все свои “за”
и “против”: вопрос шел о судьбах Европы, и ошибиться в анализе никак
нельзя.

Иосиф Бродский

На независимость Украины

Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
«время покажет кузькину мать», руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.

То не зелено-квитный, траченый изотопом,
— жовто-блакитный реет над Конотопом,
скроенный из холста: знать, припасла Канада —
даром, что без креста: но хохлам не надо.

Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.

Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,
по адресу на три буквы на все четыре

стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще?

Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
отвернутыми углами и вековой обидой.

Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба
нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.

Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!
Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.

Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.
Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,
Нет на нее указа ждать до другого раза.

С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.

1991 г.

Притча эта давно расползлась по всему Рунету, но в большинстве копий отсутствует автор.
К сожалению Димы Горчева, написавшего эту притчу, уже много лет нет на свете. Но мне хочется чтобы те кто ищет этот текст, находили его с именем автора.

Дмитрий Горчев

ПРОСВЕТЛЁННЫЙ ДАО И СТРАШНОЕ ЧЕРНОЕ ЛЕСНОЕ ГОВНО

Однажды некий мудрец, не просветленный Дао и не похуист по натуре, шел по лесу,размышляя о Смысле Жизни.
Внезапно на тропинке показалось Страшное Черное Лесное Говно.
– Мудрец, я тебя сейчас съем!
И мудрец, не просветленный Дао и не похуист по натуре, заплакал и убежал.

Мораль: говна бояться – в лес не ходить.

Однажды некий мудрец, просветленный Дао и не похуист по натуре, шел по лесу, размышляя о Смысле Жизни.
Внезапно на тропинке показалось Страшное Черное Лесное Говно.
– Мудрец, я тебя сейчас съем!
Мудрец, просветленный Дао и не похуист по натуре,ответил:
– Hет, Страшное Черное Лесное Говно, это я тебя съем!
Долго они препирались, но Мудрец, просветленный Дао и не похуист по натуре, оказался сильнее, чем Страшное Черное Лесное Говно. И съел его.

Мораль: Добро опять победило зло, но у победы какой-то странный вкус…

Однажды некий мудрец, не просветленный Дао и похуист по натуре, шел по лесу, размышляя о Смысле Жизни.
Внезапно на тропинке показалось Страшное Черное Лесное Говно.
– Мудрец, я тебя сейчас съем!
Мудрец, не просветленный Дао и похуист по натуре, ответил:
– Да ебал я тебя и твоих ебаных родителей в рот, пиздоблядская хуевина!
И пинком ботинка отшвырнул Страшное Черное Лесное Говно нахуй с тропинки.
Тропинка освободилась, но сильно запахло говном.

Мораль: Hе тронь говно, а то завоняет.

Однажды некий мудрец, просветленный Дао и похуист по натуре, шел по лесу, размышляя о Смысле Жизни.
Внезапно на тропинке показалось Страшное Черное Лесное Говно.
– Мудрец, я тебя сейчас съем!
Мудрец, просветленный Дао и похуист по натуре, не опускаясь до разговоров со всяким говном, продолжил свой путь. И Страшное Черное Лесное Говно заплакало и навсегда-навсегда убежало из Леса, ибо обожало беседы с мудрецами.

Мораль: размышляешь о Смысле Жизни – не снисходи до пиздежа со всяким говном…